Форум: МЕМОРИАЛЬНЫЙ МУЗЕЙ-КВАРТИРА А.С.ПУШКИНА. МОЙКА, 12

Тропу к Пушкину первым проложил отец Ларисы Черкашиной - Андрей Андреевич. Он уже ушел из жизни 15 лет назад. Родословное древо Пушкина,составленное им, было помещено в качестве приложения во Временник пушкинской комисси, вышедший 1991 г. Тот научный сборник работ о Пушкине был последним, а потом наступил достаточно долгий перерыв...

Как же Черкашин пришел к Пушкину? История очень занимательная. Вот что об этом имеется в сети Интернет.

Скрытый текст

Ветвистое дерево полного родословия А. С. Пушкина воссоздавалось на берегах той же Яузы, где родился поэт, в полутора верстах выше по течению—в старинном и достославном некогда селе Преображенском, а ныне большом новом районе Москвы. Правда, от времен любимого героя Пушкина—Петра I—времен его юношеских потех и великих государственных реформ остались, разве что, извивы речного русла да названия улиц: Потешная, Игральная, 9-я Рота, Знаменская, Зельев переулок... Именно здесь, сначала на Игральной, затем на Знаменской, появились на белизне ватманского листа первые веточки гигантского генеалогического древа поэта, изумляющего всех, кто его видел, обширностью и неожиданностью родственных связей русского гения.
Всю эту грандиозную и кропотливую работу проделал самодеятельный историк, офицер в отставке, инвалид минувшей войны Андрей Андреевич Черкашин. Помимо библиотек и архивов, помимо собственной комнатки-кабинета, заваленной книгами, рукописями, свитками черновиков, завешанной репродукциями портретов людей из пушкинского окружения, многолетняя и каждодневная работа продолжалась и в палате старинного—опять-таки петровских времен—госпиталя на Яузе, куда фронтовые раны время от времени приводили командира гвардейской части.

Врачи приемного отделения уже привыкли к тому, что на каталке, увозящей в палату их необычного пациента, обычно лежала чертежная туба, набитая свернутыми листами, и уже знали, что через день-другой придет навещать Черкашина не кто иной, как правнук великого поэта—Григорий Григорьевич Пушкин. В сорок первом они оба защищали Москву, правда, на разных участках. Григорий Григорьевич приносил своему другу не только пакеты с яблоками, но и новые сведения для разрастающегося пушкинского древа.

Ни врачи, ни медсестры деликатно не замечали явных нарушений строгой больничной жизни. Знали, что дело только поможет их пациенту. Работа над схемой поддерживала его жизненные силы не менее эффективно, чем самые действенные лекарства—на это время, как под наркозом, отступала боль.

А из окна палаты можно было разглядеть, как над крышами золотом поблескивают купола Елоховского собора, где на исходе восемнадцатого столетия крестили новорожденного Александра Пушкина...

К Пушкину природа шла долго. Собирала, связывала воедино разрозненные ниточки родословных, словно сплетала какой-то особый, неведомый доселе узор. Возможно ли понять, осмыслить его закономерности и случайности?

“Имя предков моих встречается поминутно в нашей истории”—этой пушкинской строке суждено было стать ключом к задуманному Черкашиным полному родословию поэта.

Пушкин—это наша российская история, и в ней кроются истоки пушкинского рода. Поэтому Черкашин и принялся за составление родословия старинных русских княжеских фамилий и царствующих домов: Рюриковичей, Чингизидов, Гедиминовичей, Романовых, династий византийских императоров, английских, греческих и польских королей. Помните, поэт писал: “Водились Пушкины с царями...”.

И когда завершил задуманное, оказалось, что составленная схема вобрала в себя более пяти тысяч исторических имен; в их числе прославленные государственные деятели, полководцы и воеводы, святые православной церкви. В этом густом генеалогическом лесу предстояло проложить тропинки, ведущие к пушкинскому роду.

Одно необычное обстоятельство открылось ему тогда: в сущности, невозможно восстановить в полном объеме родственные связи ни одного из ныне живущих. Но история будто сама позаботилась сохранить для будущих поколений имена предков Александра Сергеевича Пушкина. Поистине, история его рода неотделима от судеб Отечества—без Пушкиных, Ганнибалов, Головиных, Чичериных, Ржевских, Беклемишевых и множества других славных русских фамилий не было бы полной истории России.

Род Ржевских стал связующим меж новгородским князем Рюриком и его далеким потомком Александром Сергеевичем Пушкиным. Цепочка родословия соединила славные имена великих предков поэта, первых русских князей: Игоря, Святослава, Владимира Красное Солнышко, Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха, Мстислава Великого. Нити родословной, переплетаясь в веках, порой терялись на крутых поворотах истории и вновь, возрождаясь, по непреложным законам бытия вели к году 1799-му.

В прямом родстве с поэтом и великий князь Александр Невский, осененный при жизни за свои ратные подвиги ореолом святости.

Александр Невский—правнук основателя Москвы князя Юрия Долгорукого, седьмого сына Владимира Мономаха. А сам Владимир Мономах—правнук великого киевского князя Владимира Красное Солнышко, тысячелетие назад крестившего Русь. От Александра Невского родственная ветвь протянулась к поэту через князей суздальских.

Своей родословной у Черкашина нет. Она обрывается, как и у многих из нас, на деде. Но в историю своей фамилии он, по исследовательской привычке, заглянул глубоко. Заглянем и мы, чтобы лучше понять, почему именно этот человек взялся за титанический труд и почему он оказался ему по силам.

... Название “народ черкасы” упоминалось еще в царских грамотах семнадцатого столетия: “черкашка”—так звали украинца, “черкашинска”—украинку. Своему происхождению слово это обязано тюркскому “чири киши” или “чири киси”, что значило “люди армии”. В достославные былинные времена древнерусской истории на рубеже XI-XII веков русские князья доверяли защиту своих городов полкам тюркской конницы, воины которой селились по берегам реки Рось, в городах Черкасах, в Берендичеве (нынешнем Бердичеве). Позже воины ассимилировались с местным населением. Но многие века их правнуки и внуки не расставались с казацкой саблей. Возможно, что и вольнолюбивое запорожское казачество унаследовало от них свои воинские традиции.

В середине прошлого века потомки “людей армии” вместе с тысячами других своих земляков—украинцами, русскими, белорусами—потекли обживать суровые сибирские края. Среди переселенцев были и прадеды А. А. Черкашина. Он родился в Иркутске, в тех краях, где отбывали сибирскую каторгу и ссылку опальные друзья Пушкина—декабристы, где некогда возводил крепости прадед поэта “Петра питомец”, Абрам Петрович Ганнибал. Впрочем, о декабристах и Ганнибале узнал он довольно поздно. Парнишка из большой рабочей семьи рано оставил школу и пошел доучиваться на паровозоремонтный завод.

Никогда не думал Черкашин, что станет историком. Историю России он постигал не на школьной скамье—на ратных полях под Москвой, в “Наполеоновых воротах” под Смоленском, в лесах и болотах Белоруссии.

В сорок третьем на краткосрочных офицерских пехотных курсах в Тушине (тоже историческое место!) он впервые увидел замечательный фильм—“Александр Невский”. Двадцатитрехлетнего лейтенанта потрясло, что легендарный князь, громивший во главе русских полков псов-рыцарей, был даже чуть младше его!

По прихоти судьбы через несколько недель “гвардии Андрюшка”, как прозвали сослуживцы Черкашина, надел на себя латы, почти такие же, в каких ходили на врага воины Невского, и повел свою штурмовую роту в прорыв немецкой обороны. Вот как сам он об этом рассказывает:

—Однажды перед штурмом так называемых “Наполеоновых ворот”, дефиле, по которому рвались на Москву еще полчища Бонапарта, нас, командиров рот и батальонов 133-й стрелковой дивизии, собрал подполковник Сковородкин, только что вернувшийся из Москвы. Мы с удивлением разглядывали фигурные стальные пластины защитного цвета, лежавшие перед ним на куске брезента. “Это противопульные панцири. Личное средство защиты пехотинца в бою,—сказал Сковородкин, поднимая одну из броняшек с заметным усилием.—Ну, кто хочет примерить?”.

Почему-то охотников не нашлось. Не знаю отчего, но взгляд подполковника остановился на мне. Может быть, потому, что у меня на гимнастерке сверкал рубином тогда еще редкий знак “Гвардия”, а может, потому, что я не утратил еще спортивную форму—до войны занимался вольной борьбой.

Черкашин взвалил панцирь на грудь. Сначала показалось тяжеловато: панцирь, да еще каска, да автомат... Но ведь дрались же русские воины в панцирях и кольчугах. Неужели мы, их далекие потомки, слабее?

—Так тому и быть,—улыбнулся Сковородкин.—Войдешь, Черкашин, в историю, как командир первой панцирной роты.

Ну вот и настал их час. Атака!

—Вперед! За землю русскую!

—Рота поднялась хорошо—встали все, развернулись в цепь,—вспоминал Андрей Андреевич.—Тяжести панциря я почти не ощущал, ноги в пылу атаки несли сами. Не помню, как ворвались в немецкую траншею. Рукопашная началась, выстрелы в упор... Никогда не забуду лицо фашистского автоматчика. Я наскочил на него в одном из поворотов траншеи. Вжавшись спиной в земляной траверс, палит в меня с дуэльной дистанции... Три сильных толчка в грудь—три попадания в панцирь. Едва устоял на ногах, но устоял... Автоматчик видит, что его пули отскакивают от меня как горох. За стеклами очков—обезумевшие от ужаса глаза... Не стал в него стрелять, перепрыгнул, и—вперед!

... За тот бой по прорыву “Наполеоновых ворот” лейтенант Черкашин был представлен к ордену Александра Невского.

Как ни странно, но именно война привела его к Пушкину—к главному делу жизни.

Еще в декабре сорок первого боец одного из сибирских полков, переброшенных для обороны Москвы, Андрей Черкашин оказался на калужской земле. Полк получил боевую задачу—выбить немцев из небольшого поселка со странным названием Полотняный Завод. Уже после боя, бродя по заброшенному, искалеченному войной парку, наткнулся он на старинное полуразрушенное здание.

Там же повстречался ему и словоохотливый старичок из местных жителей. Он-то и поведал своему единственному и благодарному слушателю историю старой усадьбы: здесь еще в Отечественную войну 1812 года шли жаркие схватки с французами, а в доме останавливался сам Кутузов. Узнал тогда Андрей, что в этой усадьбе подрастала красавица Наташа Гончарова, ставшая женой Пушкина, матерью его детей. И сам поэт дважды бывал в Полотняном, любил эти края, купался в здешней речке с необычным названием Суходрев и даже будто бы хотел поселиться тут вместе со своим семейством...

Тогда впервые подумалось солдату, что знает он о Пушкине непростительно мало, куда меньше, чем тот разговорчивый старик в заснеженном парке...

На войне Андрей Черкашин чудом остался жив—уцелел в жестоких боях под Москвой, не тронули пули под Смоленском, не убил шальной осколок под Витебском. Сам-то он считал—выжил, уцелел во всех жизненных передрягах только потому, что в жизни его ждало дело. И пока он не довершит его, не поставит последнюю точку в пушкинском родословии, ничего с ним случиться не может...

В двадцатых годах нынешнего века на закате своей жизни известный отечественный пушкинист Б. Л. Модзалевский сожалел, что так и не было создано “единого Пушкина”. “Я буду счастлив,—писал он,—если когда-нибудь найдется такой человек, который, задавшись целью написать историю рода Пушкиных, использует собранные мною сведения, на накопление коих я потратил около трех десятков лет...”.

Когда Черкашин брался за свою Пушкиниану, то не подозревал, что обширные материалы, собранные Муравьевым, Модзалевским, другими виднейшими пушкинистами, хранятся в Пушкинском доме. Ему пришлось начинать с азов, идти неведомым для профессионалов путем, и, как всякий новый путь, он привел к совершенно неожиданным результатам. Теперь-то он уверен, что судьба и здесь благоволила ему: если б раньше довелось ему увидеть все те увесистые тома научных работ, то не дерзнул бы он соперничать с маститыми авторами.

Конечно, полное родословие поэта не состоялось бы без того фундамента отечественного пушкиноведения, который закладывался не одним поколением российских историков: Татищевым, Ломоносовым, Карамзиным, Соловьевым, Ключевским, Всеволожским, Веселовским и теми безвестными древними летописцами, писавшими “земли родной минувшую судьбу”. Все это пришлось не просто прочитать—проштудировать.

Пушкин живо интересовался собственным родословием, гордился именами своих знаменитых предков. Помните?

Люблю от бабушки московской

Я слушать толки о родне,

Об отдаленной старине,

Могучих предков правнук бедный,

Люблю встречать их имена

В двух-трех строках Карамзина...

Но многие родственные линии, которые смогли проявиться лишь графически в полном родословии, не были ведомы поэту. Не знал Александр Сергеевич, что в жилах его течет кровь Юрия Долгорукого и Александра Невского. Не ведал, что состоит в дальнем кровном родстве с прославленными полководцами—бесстрашным князем Дмитрием Пожарским и не знавшим поражений генерал-фельдмаршалом Михаилом Кутузовым. Открылся и такой знаменательный факт: оба полководца—Дмитрий Пожарский и ровно через двести лет повторивший его подвиг Михаил Кутузов—связаны родственными узами. Их матери Ефросинья Федоровна и Анна Ивановна принадлежали одной фамилии Беклемишевых.

Предок поэта, стольник Петр Петрович Пушкин имел двух сыновей, один из которых стал прадедом поэта по Холмской линии, другой же—прапрадедом—по Ржевской. В связи с подобными перемещениями колен линий Холмских и Ржевских мать Пушкина Надежда Осиповна приходится одновременно своему сыну четвероюродной сестрой, а мужу—троюродной племянницей. Жена поэта, Наталья Николаевна Гончарова, по женской линии идущая от Ратши, доводится поэту сестрой в одиннадцатом колене. Наталья Николаевна состояла в дальнем родстве с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым, своим пятиюродным братом, поэтому и Александру Сергеевичу Лермонтов—тоже брат в далеком одиннадцатом колене.

И другой поэт—Дмитрий Веневитинов оказался в числе родных Пушкина, он его четвероюродный брат. Родство это, известное пушкинистам, идет через прабабку Александра Сергеевича Лукию Васильевну, дочь бригадира Василия Ивановича Приклонского—ее родная племянница Анна Николаевна Оболенская, в замужестве Веневитинова, стала матерью Дмитрия.

В числе потомков родной бабушки поэта Ольги Васильевны Чичериной и известный дипломат, первый советский нарком иностранных дел Георгий Васильевич Чичерин.

Ну а в общем, схема пушкинского родословия дает полный простор для новых поисков и открытий. Думается, в чем-то ее можно уподобить Периодической системе элементов Менделеева—она так же дает простор уму пытливому, ищущему. И так хотелось бы, чтобы все пустующие клеточки родословия наполнились жизнью—в истории страны, в народной памяти не должно быть ни белых пятен, ни забытых имен...

Пушкин разомкнул круг неизбежных пенсионерских досугов, и Черкашин был богат необыкновенными знакомствами: летчики-космонавты Владимир Губарев и Георгий Береговой, ректор Московской духовной академии владыка Александр и владыка Владимир—глава Московской епархии, балерина Наталья Бессмертнова, академик Борис Рыбаков, прапраправнучка поэта герцогиня Александра Аберкорн из Англии...

Он получал сотни писем отовсюду, где живут люди, для которых свято имя Пушкина, ему звонили, спрашивали, приглашали на выступления. И это великое беспокойство, настигшее его на склоне жизни, пожалуй, и была самой большой наградой за свершенный труд.

Самой щедрой для Черкашина оказалась осень жизни, та самая, приход которой так страшит многих. Черкашин воздвигал свой памятник Пушкину не из бронзы и мрамора. “Третий памятник” поэту, как метко окрестил его творение кто-то из друзей, взрастал на бумажных листах.

К старости гаснут желания, блекнут радости. А тут—взрыв энергии, мысли, дела! К старости дом магнитом держит человека. А тут—только за последние годы жизни—тысячи километров по стране: Минск, Барнаул, Псков, Севастополь, Петербург, Ульяновск, Оренбург. Аудитории—самые разные.

Чудаки украшают мир, но мир не жалует чудаков. Вот и уникальное родословное древо поэта, составленное Черкашиным, вдвойне уникально, ибо существует в единственном рукотворном экземпляре. До сих пор ни одно отечественное издательство, несмотря на самые авторитетные отзывы и рекомендации, так и не удосужилось обнародовать полное родословие Пушкина. Правда, Черкашину предлагали свои услуги японцы. Он отказался—издание должно появиться прежде всего на Родине!

“...хорош ли я собой или дурен, старинный ли дворянин или из разночинцев... Будущий мой биограф, коли Бог пошлет мне биографа, об этом будет заботиться”,—писал некогда Пушкин.

И Бог послал Андрея Черкашина. Бог и уберег его, двадцатилетнего, в одной из самых кровопролитных мировых войн, он же и пожалел его потом—не дал тихой и унылой старости. Отвел ровно столько земного бытия, чтобы сумел он завершить свой труд, порадоваться его признанию и передать свое дело единомышленникам.

Шестого мая 1993 года, в день Святого Георгия-воина, Андрей Черкашин ушел из жизни.

В жизни был Андрей Черкашин светлым, лучезарным человеком,—свет этот не рассеялся и после его смерти. И лучшим памятником Черкашину стало бы издание написанной им книги “Поэт и вся Россия” и полного пушкинского родословия.

http://www.whoiswho.ru/russian/Password/journals/11998/cherkashinr.htm